Они очень хорошо чувствуют и понимают.)bubel7 писал(а):04 май 2020, 11:29Очень душевное видео. Вот как они понимают, что это шутка? А ведь прекрасно понимают и подыгрывают.
Когда налажены хорошие взаимоотношения, когда нет страха, какого-то насилия, когда они не запуганы, — то они так открываются, — там целый космос. Там такая гамма чувств, эмоций, — широчайший спектр. Это же тоже личности. Каждая собака уникальна. )
Что касается доверить свои части тела. Хильд долго была безпризорной, бегала сама по себе, — кто-то может её и шугал, кидали камнями/палкой, или ещё что-то. Тем более это ротвейлер, их многие опасаются и боятся. Я вообще знавал людей, которые специально злили собак — дёргая их за уши.
Хотя вообще Хильд была в целом открыта, контактна — слава Богу не забили, не запугали собаку, как это часто бывает с бездомными.
Ну и собаки же как люди. Кто-то доверяет свои части тела, кто-то нет. Кто-то открыт, кто-то недоверчив, кто-то боязлив. Кто-то экстраверт, кто-то интроверт. Кто-то помесь интроверта с экстравертом.) Сколько собак, столько характеров.)
Хильд позволяла мне всё. Хотя не очень любила, когда ей чистили те же уши, стригли когти.) Ещё она крайне не жаловала всё связанное с медициной и их запахами. Как только я открывал шкафчик с лекарствами — собака внимательно на меня смотрела. А если открывался пузырёк с хлоргексидином, или зелёнкой, — всё, девочка тут же забиралась к себе на кроватку. И там и лежала, положив морду в лапы.) Иногда я подзывал её командой, а иногда мы устраивали долгую беседу с разговорами, поглаживаниями, прежде чем собака соглашалась спуститься с кровати и подвергнуться процедуре.
Вот Хан ко мне попал, когда ему было семь месяцев. Зашуганный и тощий как доберман. И врач так и сказала мне, что это доберман, но с ушами не купированными. Через пол-года, она же, уже сказала, что это ротвейлер. И зашуганность у собаки куда только и девалась.
К Хану люди, как правило, сами не стремились близко подходить и контактировать. Он был очень рослый, и у него был такой суровый внешний вид, в целом. И он был серьёзным парнем. С теми, с кем я был близок, пёс мог поиграть, его можно было погладить.
А с посторонними он был нейтрален, но не очень благожелателен. Мы спокойно с ним ходили в толпе, без поводка, без намордника — без проблем.
Но если, к примеру, я стою, один где-то. И кто-то ко мне приближался, то Хан смотрел так на подходящего, — внимательно. Если тот подходил совсем близко, и не было команды "Рядом", "Сидеть", "Тихо", — Хан вставал, или садился, между мной и тем кто подходил. Этому я его не учил. Он как-то сам для себя определил дистанцию, в пределах которой считал нужным меня оберегать. И человек, не доходя до нас, останавливался, и спрашивал, не укусит ли собака.
Если тот, кто подходил, мне нравился, то я говорил: «Не тронет»; если не нравился, то я отвечал: «Не знаю».
Так вот Хану я мог безпрепятственно — чистить уши, стричь когти, колоть иглой (делая укол), вставлять градусник в попу, делать клизму туда же, или промывать препуций, делать какие-то другие манипуляции с собакой. Он любил, когда его пылесосят, кстати, — когда слышал, что включили пылесос — сам подбегал и вставал в стойку, и нужно было его попылесосить.
А вот Хильд — пылесос крайне не жаловала. Поначалу она от него просто убегала. Со временем я её с пылесосом примирил, и даже мог подозвать её и попылесосить. Но она это не очень любила. Если её не звать, она старалась не приближаться к работающему пылесосу.)
Когда у Хана была экзема (расчесал себе шею после укуса клеща) — я часа полтора кряду выстригал ему шерсть на шее, груди и половине бока, — он лежал спокойно. И даже когда я ножницами ненароком прихватывал ему кожу, иногда до крови, — он только шумно так выдыхал, и я сразу понимал, что собаке больно. Или когда он распорол лапу, я ему промывал её, и мазал зелёнкой, затем бинтовал, он только сидел, и, видимо, когда было больно — тоже шумно выдыхал, и иногда чуть-чуть ворчал. Но всё терпел.
Когда в клинике ему делали диализ, — пёс лежал на столе, был сильно болен, слаб. Помню подошла врач, которую он уже знал, и которая его гладила до этого не единожды. Она тронула его за живот, и он тут же зарычал. При чём Хан не видел, кто его трогает за живот — он лежал с запрокинутой головой на боку. Я положил свою ладонь ему на живот, и он тут же успокоился, и врач смогла безпрепятственно что-то помять, поискать и ввести ему иглу катетера в брюшину. Если я убирал ладонь с его живота, а врач ещё нет, он тут же начинал рычать. Но если моя ладонь на его животе, — можно было делать что угодно. Собака терпела боль, иногда вздрагивая всем телом, но он даже не рычал. Я тогда узнал, насколько он хорошо чувствует кто его касается, даже не видя.